Мы ехали на Перья. Высокие острые скалы недалеко от горы “Пик Дураков”. Почему пик дураков? Спросил я папу. Ну со стороны кажется что это самая высокая гора, а на самом деле нет, вот её и прозвали так. Мы шли на лыжах: мама, папа, Генавася, Сергей Терентьев, ещё кто-то и собака Женька – огромный чёрный водолаз. Генавася – это друг папин, они работали вместе на междугородней станции. Почему Генавася спросил я папу, потому что ответил папа.
Перья находились недалеко от станции Лужба́. Но мне показалось, мы шли полдня. Когда пришли на место ночёвки и поставили палатки, взрослые начали готовить еду и пить коньяк. У нас был примус, который обогревал палатку, и папа решил оставить его на ночь. Ночью пьяный папа уронил примус и палатка загорелась. Мама потом рассказывала, что проснулась и увидела звёзды вместо потолка. Она выкинула наружу меня и вещи, которые ещё не горели. Обожглась об алюминиевую раму рюкзака «Ермак». Папа пострадал меньше всего. Он вообще не пострадал –  вывалился из палатки и ушёл спать к нашим друзьям.
У меня обгорела левая рука. Мама тоже была с ожогами рук. На утро выяснилось, что вся моя обувь сгорела: и лыжные, и обычные ботинки. Решили идти домой. На меня одели все свободные носки, повязали полиэтиленовые пакеты сверху и таёжные бахилы. На обратном пути я оставлял следы голых ног, отпечатки моих ступней. Взрослые смеялись и шутили про маленького снежного человека. Я не помню переживал ли папа, что сжёг палатку и что мы пострадали. На станции Лужба́ мне купили зелёные резиновые сапоги. В них я и поехал домой.

Летом мы ходили в лес за ягодой. Помню как мы перешли небольшой ручей по колено. Потом поднялись в гору и там устроили ночёвку. Ночью пошёл дождь, и на утро маленький ручей превратился в бурную горную реку. Я видел, как взрослые озадачились и даже запаниковали. Обходить долго, а переходить вброд опасно. На другом берегу были люди. Они стояли под зонтом и не знали как нам помочь. Взрослые решили переходить. Кинули веревку ребятам на другой берег. Ширина была не большая, но поток такой сильный, что камни размером с голову, не спеша перекатывались на дне вниз по течению. Верёвку ребята с зонтами держали одной рукой. Вдруг появился какой-то дядька. Он схватил верёвку, привязал её к дереву и перекрикивая шум реки, объяснил как именно надо переходить реку. Начали думать, как меня перенести. Папа просил своего товарища Андрея – он был самый высокий – перенести меня на плечах, но Андрей отказался, слишком большая ответственность.
Не помню, кто шёл первый, мы с папой были замыкающими. Папа надел свой рюкзак против правил на обе лямки, обычно если рискованный брод он нёс его на одной лямке. Лучше скинуть рюкзак и выбраться, чем утонуть с ним. На рюкзак он посадил меня и объяснил: если что-то пойдёт не так, то мне надо плыть в сторону берега. И мы пошли. От страха я держался за папино лицо и закрывал ему глаза, он кричал Ванька, открой глаза я ничего не вижу. И тогда я первый раз сознательно помолился. Я сказал Бог если мы перейдём эту реку, я поверю, что ты есть.
Камни под ногами были скользкими, вода ледяной, сводило ноги, я по пояс промок, папа был мокрый по шею. Всё обошлось. На берегу мы переоделись в сухую одежду, и отправились дальше.
Папа с друзьями шёл впереди, а я с мамой. Был август, но пошёл снег. Я снова был мокрый по пояс, меня окружала тайга и болото, бесконечные трава и кусты. Я шёл и плакал. А мама чтоб отвлечь меня рассказывала мне про летчика Мересьева, как он преодолевал все трудности, особенно запомнилось, что он съел невкусного ежика.

Когда я был уже подростком, мы с папой собрались в тайгу за черникой. Электричка отъезжала рано утром, мы ждали у вокзала на скамейке. Мы заснули. Папа свой рюкзак обхватил руками, а я поставил свой рядом на скамейку. Когда я проснулся, рюкзак пропал. Мы обратились в пункт милиции, но там нам не смогли помочь. Я хотел вернуться домой. Без рюкзака в лесу делать было нечего, но папа меня остановил. Он вытащил из своего рюкзака боб и приделал к нему лямки. Боб – это такой алюминиевый герметичный сосуд с крышкой, типа большой вытянутой кастрюли, с удобной вмятиной под спину.
Мы cели в электричку и тут  встретили Ольгу Попову. Я знал ее, потому что уже год она ходила к нам в гости, приносила мне подарки, какие-то жвачки с вкладышами, игрушки. Я знал от мамы, что папа помогал делать ремонт Ольге, и допоздна задерживался у неё.
Маме не болтай, сказал папа, когда мы вышли на станции.
Сам поход был обычным, мы пришли на нашу стоянку у поваленного кедра. Ствол образовал удобное место для ночлега. В корнях были зарыты припасы: тушёнка «великая стена» и прочие блёвчики, предвестники доширака – советский вермишелевый суп быстрого приготовления с устойчивым куриным вкусом. Ночевали мы в одной палатке. За ужином разговорились с Ольгой и оказалось, что она тоже ходит в пятидесятническую церковь как и я, только в другую. Я понял что с папой они скорее в приятельских отношениях, что папу расстраивало. Но не рассказать маме, что Ольга была с нами в походе, было для меня предательством. Когда приехали домой, я был грустный и замкнутый.
Недавно позвонил маме расспросил её о том походе. Про рюкзак она помнила, а вот про то что с нами в поход ходила Ольга Попова она не знала. Оказывается я маме ничего не сказал. Все эти годы я думал, что подставил папу, но родители без меня выяснили отношения. Мама сказала папе, что он может уйти из семьи. Но тут у него свои дети, а там чужие. И назад ему уже пути не будет. Папа остался. Я разговаривал с ним тогда уже только по необходимости.

После школы я поступил в ВУЗ в Санкт-Петербурге, уехал. Учился и работал сторожем в магазине. Созванивался с мамой прямо со смены, в магазине был стационарный телефон. Однажды мама позвонила и сказала, что у папы рак. А я почему-то обрадовался. Я не любил его. Думаю, даже ненавидел тогда. Через пол года папа умер.
Я не поехал на похороны, сослался на то, что у меня сложная сессия. Я не видел папу больным и в гробу. Наверное поэтому, для меня его образ всегда живой. Через 15 лет у меня родился сын. И однажды, когда мы дурачились, я понял, что  папа всегда меня любил. Я начал примиряться с отцом. Он стал приходить ко мне во сне и мы разговаривали, общались. Это было похоже на примирение. В этом году прошло двадцать лет с его смерти. Каждый год я езжу к нему на могилу.