«Осторожно, холера!» — гласит надпись на склоне перед Волгой.
Краска поистерлась, сквозь бетон проросла полынь, пахнет селедкой и пивом. Вдоль всей набережной — селедкой и пивом.
Я сижу на диване, по ОРТ начинается «Жандарм из Сен-Тропе». Я листаю журнал «Светлячок», я закрашиваю каждую букву «О» на каждой странице желтым фломастером. Пахнет канцелярским клеем. Там, где пятилетний я, всегда пахнет канцелярским клеем.
Папы нет дома, и мама не читает мне «Паутину Шарлотты» из «Светлячка», потому что мама волнуется и ждет папу. Про Шарлотту я читаю сам, главу «Одиночество», в которой дождь расстроил все планы поросенка Уилбура:
«Дождь лил на гумно и разбегался по нему ручейками, а ручейки стекались на дорожку, поросшую травой и чертополохом».
Не знаю, что такое «гумно», а вот чертополох недавно видел: на речном склоне, чуть поодаль от плит с надписью «Осторожно, холера!», его целые заросли. Спускаешься по лестнице с неудобными низкими ступеньками, мимо камышей и лебеды, а чертополохи наклоняются к тебе, щекочут кому колени, кому (мне) бока.

Я сижу на бетонном парапете, качаются на воде катера и яхты, я листаю ленту с вертикальными видео. Поросенок носится по загону (может, это и есть гумно?), хозяин ловит его, падая в грязь. Мопс в костюме жандарма отдает честь по команде «служить». Пойманный осьминог сбегает с судна, свернувшись почти до трубочки и просочившись через щель в борту.
Горячий ветер бросает мне в лицо комок тополиного пуха.
Папа рассказывает, что холеры не было в городе с 1972-го, а слово «холера» вообще одно из первых «взрослых» слов, которое он узнал. Но холерную палочку в воде находили и позже, поэтому надпись обновляют регулярно. Купаться запрещено, лучше даже руки не мочить.
Папа рассказывает, что торговать луком — опаснее, чем «бомбить». И чем торговать нефтью: когда торгуешь нефтью, хотя бы сидишь в офисе. Тридцать лет кряду он пробует новые и новые дела, новые и новые бизнесы, словно восьмирукий Шива, осваивая всё и перерождаясь после каждого погружения на дно.

Я закрашиваю «О» в слове «Шарлотта». На днях мама готовила шарлотку, и это слово — одно из первых «взрослых», то есть таких, которые нужно специально запоминать и уточнять, что они значат. Оно интересное, как бы двойное: и еда, и паучиха. Шарлотта — это паучиха, которая проникла в домик Уилбура.
С кухни пахнет котлетами. Они, наверное, уже остыли.
Мама хлопает дверью, говорит «ты тут посиди, посмотри Луи де Фюнеса, а я пойду за отцом», я киваю «хорошо» и мысленно закрашиваю три «О» в слове «хорошо». Я люблю комедии с Луи де Фюнесом и не люблю, когда мама говорит «отец», а не «папа».
Надо бы пересмотреть эти фильмы, я не пересматривал их, наверное, тридцать лет — с того майского денька, когда сотни «О» в «Светлячке» заполнились желтым, а папа вернулся домой насквозь промокшим и заснул в коридоре, не переодевшись.

В полукилометре от «холеры» верхний ярус набережной соединяется с нижним, этот пологий скат любят гуляющие с колясками. В половодье его любят еще и водители: когда Волга разливается и заполняет нижний ярус, можно подъехать к самой кромке воды. Поставить машину на ручник, набрать ведро, сыпануть туда всемогущей чистящей всё «Пальмиры» — и помыть кузов своими руками, любовно поглаживая.
Вряд ли они экономят на мойке, скорее, им это просто в кайф. Тридцать лет назад так делали почти все, кто сюда спускался. На скате выстраивалась очередь из машин, из «Копеек», «Таврий» и даже одной-двух «Волг». У папы была зеленая «Двойка».
В тот день она наверняка была очень-очень грязной.

Из всех букв, годами выцветавших под солнцем, кто-то выбрал три первые в слове «холера» и перекрасил их так, что получилось ZOV. Самый крупный куст полыни заслоняет буквы «ера», а вот «Осторожно» по-прежнему легко читается. В кафе «Корсар» готовят шашлык, и запах жареного мяса перебивает селедочно-пивной.
На экране — погоня на катерах у средиземноморского побережья, в «Паутине Шарлотты» зацветает сирень, возле нашего подъезда сирень цветет вовсю, я читаю журнал и смотрю телевизор одновременно.
В двери поворачивается ключ.
Я опускаю руки в Волгу, в голове играет вечная песня Зыкиной, я никогда у этой набережной не купался, но ладони в реке мочил не раз и не два. Из «Корсара» доносится кальянный рэп, откуда-то с верхнего яруса — плач младенца. Вода — ледяная. Май.

Папа вваливается в тесную прихожую, говорит что-то невнятное и кое-как разувается. Мама суетится и не то ругается, не то успокаивает его. Я вдавливаю фломастер в бумагу, добиваясь насыщенного желтого. В титрах к фильму значится «Mustang FORD», мысленно закрашиваю «О».
Папа, насквозь промокший, падает на пол и засыпает прямо в коридоре. Пахнет канцелярским клеем и болотом.
«Осторожно, холера!». Папа неосторожен, он промок насквозь, и теперь заболеет холерой, это наверняка очень больно, скоро у меня не будет больше папы.
Зеленая «двойка» была уже не новой, и ручник ее был слаб. Папа выпил бутылку-другую, выпивал он не один, но остальные мужики разбрелись по домам, а машина немытая, на Волге половодье, а майский воздух пах сиренью, чертополохом, полынью — всем, кроме пива с селедкой. За этот запах тогда отвечал папа.
Машина скатилась прямо в реку, когда папа прикорнул на водительском сиденье: часок проспаться, надышаться волжским воздухом — и можно идти домой, к взволнованной и недовольной маме.

Мы с папой смотрим «Подводную одиссею капитана Кусто», мы обожаем эту передачу. Голубые киты и дельфины, большая белая акула и электрические скаты, пингвины и осьминоги — такие же герои детства, как жандарм из прибрежного Сен-Тропе или Русалочка.
Я не уверен, что побег осьминога с судна вижу первый раз именно в коротком вертикальном ролике. У меня дежавю из детства. Из воскресных дневных эфиров, из плаваний «Калипсо». Из погружений «двойки» на волжское дно. Осьминог уже сбегал на волю через узкую щелочку.
Утром папа говорит, что вызовет милицию и водолазов, и я представляю Луи де Фюнеса в форме жандарма, представляю Жак-Ива Кусто в облегающем латексном костюме. Представляю, как тонкая рука худощавого капитана «Калипсо» открывает зеленую дверцу, и здоровенный, похожий на огромную букву «О» воздушный пузырь выстреливает наружу, рвется на поверхность Волги, громко булькает напротив «холеры».
Не заболеет ли папа холерой?..
С кем тогда смотреть «Подводную одиссею»?..

Я наблюдаю, как плывет вниз по течению розовая бутылка «Святой источник Светлячок» и улыбаюсь. Рядом с причалом на дороге валяются ржавый якорь, пара древних дырявых бочек и прочий неопознанный лом — свежий улов местных водолазов. Может ли покрытый водорослями кусок железа быть частью зеленой «двойки»?
«Наверное, машина просто бросила якорь, как “Калипсо”?» Я спрашиваю папу, а он смеется: «Боюсь, она залегла на дно, как подбитая подлодка». Мама снова не читает мне «Паутину Шарлотты», она молчит, как электрический скат.
Папа проснулся, когда сквозь щели в салон полилась вода. Несколько секунд его нетрезвый мозг соображал, что происходит, а затем одним рывком папа бросился к боковому стеклу. Повернул ли он ручку? Разбил ли стекло плечом? Папа не помнит, но точно знает: он набрал полные легкие воздуха, всей силой оттолкнулся ногами от пола, скомкал свое почти двухметровое тело до трубочки — и просочился в окно. Поранив руку, руку намного более внушительную, чем у Кусто.
Водолазы не нашли «двойку».
Холерой папа не заболел.

Бутылку стремительно уносит в сторону Астрахани. Стоило отвлечься на якорь и лом — а «Светлячок» почти уже пропал из виду. Быть может, и «двойка» залегла на дно не напротив “холеры”, а где-нибудь в Ступино.
Папа часто ездит с мужиками на рыбалку в Ступино, интересно, сколько зеленых деталей попадалось им там за тридцать лет?
Я смотрю на тусклую, кроме трех недавно подкрашенных букв, надпись, и мысленно заполняю каждую «О» желтым. Я думаю, как же много в жизни рифм и рефренов, и поражаюсь, как ненадежна память.
«Как ты можешь не помнить, выбил стекло или открыл окно?» Я спрашиваю папу, а он смеется: «Может, выпитых бутылок было и не две». Слушая эту историю, мама и сегодня — электрический скат. С кухни пахнет котлетами.
«Но ведь это ж очевидное белое пятно? А если бы ты не смог открыть или выбить окно? А если бутылок было бы восемь и ты заснул бы крепче? А если бы тогда уже набрал свои сто килограмм? Кто вообще в тот вечер был с тобой?»
«Я не знаю. Я не помню. Кто? Жак-Ив Кусто!»
Он пожимает плечами, мы смеемся, мама зовет ужинать. Я гуглю и проверяю себя. «Светлячок» с «Паутиной Шарлотты» вышел только в том августе, и в номере не было кроссвордов. Канал еще не назывался ОРТ. Холера была не в семьдесят втором. Надписи на берегу сейчас нет, да и была ли? Кто знает. Кто?
Я-то всё помню так.

2023. Февраль, 2–5.