– Манечка, я разогрел оладушек, иди поешь. С черносмородиновым вареньем! – отец суетится, грохает тарелки на стол, – И Саню позови!

Мы живем на берегу Москвы-реки в Марьино, с мамой, папой, младшим братом Санькой и морской свинкой Сёмой. Моя мама работает в банке специалистом, а папа работает волшебником. Каждое утро, когда мама уходит на работу, папа остается с нами и ждет, пока мы соберемся в школу.
Я оглядываюсь и вытираю сначала рот, а потом липкие пальцы обратной стороной скатерти, пока папа не видит. Мне совсем не хочется идти в школу, но папа уже обувается и ждет меня в коридоре.

После уроков я бреду домой по пыльной дороге, то взваливая ранец на плечо, то подтягивая обе лямки ближе к ушам – так легче. У соседнего дома мальчишки бегают, кричат, пинают сдутый мяч. Гул их голосов прерывается ударами об сетку. Я задираю голову, и мой мир становится сине-белым, как стены нашего панельного дома.

У нашего подъезда много людей – гораздо больше, чем обычно. Все они суетятся, кто-то выкрикивает резкое, кто-то снимает на телефон. В животе пульсирует плотным, неприятным комком. Хлопает дверью скорая, охает соседка, лает собака, всхлипывает тётя Таня из четвертого подъезда. Вижу милиционеров и подхожу ближе, чтобы рассмотреть, что они делают. Один, что помоложе, натягивает ленту там, где заканчивается покосившийся заборчик, а второй, тот, что потолще, с красным лицом и каплями пота на лбу пытается разогнать зевак – отойдите, граждане, не мешайте! Он отходит в сторону, я вытягиваю шею. На траве молочное пятно – человек, накрытый простыней. Рядом с белой тканью лежит на боку тёмно-зеленая галоша. – Выпал, выпал, Славик, бедолага! – завывает соседка.

Я поднимаюсь домой и открываю дверь. Я слышу, как на кухне папа готовит обед.
Я мою руки и сажусь за стол.
– Пап, а кем ты работаешь?

Жадно втягиваю густой аромат котлет. В животе урчит. Саня гоняет по клеенке синий спорткар и самосвал. Две машинки сталкиваются, грузовик переворачивается и с помощью Саниных рук театрально летит на линолеум.

– Кем-кем, – отец усмехается и кладет на тарелку румяную котлету в бисеринках пахучего жира. – Вы же знаете – настоящим волшебником!
После обеда папа помогает мне с домашкой по математике и читает вслух. А затем объясняет мне «волшебство нашего мира».

Наш мир состоит из трех слоев – нижний, бренный и высший. Наша задача – проводить как можно меньше времени в слое бренном и не погружаться в слой нижний – а значит, меньше внимания уделять вещам материальным, не слушать рок-музыку и не смотреть вываливающие нас из Времени произведения – например те, где человек показан в виде зверя или несуществующего персонажа, где есть черепа или упоминается смерть. Также опасно мешать чай против часовой стрелки. Если мы будем больше узнавать о новом устройстве этого мира, то скорее раскроемся в Духе и перестанем болеть.

Дядю Славика мы снова увидели через две недели, когда пошли выбирать фильм в прокат. Покачиваясь, с бутылкой мутной жидкости в одной руки и со спортивной сумкой в другой, он прошел мимо нас прямо по проезжей части, одетый в белую рубашку. Его длинные немытые волосы и жидкая борода казались мокрыми.

– Папа, он что, как Иисус?
– С чего ты так решила?
– Дядя Славик воскрес, совсем как он?
– Да, скорее всего. Не мог он выжить, упав с тринадцатого этажа. Господь милосерден!

Дома я рассказываю маме про воскресшего Славика – она цокает, закатывает глаза - тоже мне, мессия! Просто пьяным везет, поэтому он умудрился не переломать все кости. Маме я не верю – она ничего не понимает в волшебстве этого мира и Божьем промысле. Мама устала после работы, и ей неинтересно слушать наши с папой рассказы. Папа говорит, что к душе Славика прицепилась жирная лярва из нижнего мира, поэтому он постоянно пьет. После обеда он читает мне вслух – про духов леса, камней и неба. Он рассказывает, как вызывать солнце или дождик – для этого нужно поставить перед собой горшок с геранью, пощелкать пальцами и представить вокруг соцветий полусферу – а в ней – нужное тебе природное явление. Только этим не стоит злоупотреблять – а то в другой части Земли может случиться засуха и смерть.

Я старательно щелкаю пальцами и чувствую на себе огромную ответственность, ведь я не хочу ничьей смерти.Я ввинчиваюсь взглядом, а потом и всем своим телом в горшок с геранью. Больше нет меня, нет горшка, есть только фигурные листики с пушком на подбородке, насаженные на мясистые стебли. Я замечаю движение воздуха вокруг цветка по пылинкам, плывущим в солнечном свете.

– Папа, а здесь могут жить эльфы? Я их увижу? – я трогаю пальцем листик герани, отчего тот начинает издавать кислый травяной запах.

Отец улыбается и гладит меня по голове.
– Да, эльфы защищают растение от болезней. Они маленькие, и увидеть их сложно. Иногда они светятся, но больше – прячутся.

– Как Тинкл-Винкл?

– Могут и как Тинкл-Винкл.

В этом мире мы не одни – его населяют различные создания, существующие в разных измерениях Материи – видеть их могут немногие, а лишь те, кто обладают Силой и могут общаться с Духом напрямую.

Я так старательно искала эльфа, что не сразу услышала, как папа позвал меня из соседней комнаты.

– Маня, подойди сюда. Маня! – голос отца становится громче и рикошетит от зеркала. – Ты брала эту книгу?

Папа держит в руках толстый альманах в ультрамариновой обложке. С бархатного переплета с рыбьем выражением смотрит Святая Мария.

– Нет, пап, – я наступаю на носок левой ноги, от чего бесформенный хлопок вытягивается еще сильнее.

– Ты уверена? Посмотри на меня, – отец берет меня за подбородок и задирает мою голову.

Я опускаю глаза вниз.

– Да, пап.
– Я говорил тебе мыть руки перед тем, как брать мои книги? - отец откладывает книгу на стол и наклоняется еще ниже. Я чувствую его дыхание – от него пахнет ацетоном. В грудной клетке что-то разгорается, стекая в желудок.

– Да, папа.

– Вот и умница. Иди поучи математику.

Я сажусь делать уроки, а отец идет забирать Саньку из садика.

Задвижка входной двери щелкает дважды. Я жду, пока не станет тихо, а затем достаю из ящика стола маленький потемневший ключик и вставляю в дверцу шкафа – она со скрипом приоткрывается. В углу полки, пахнущей старым лаком и горьким деревом, за стопками шарфов и шапок лежит браслет из стеклянных бусин. Я надеваю его на запястье и рассматриваю каждую из них – легкий ветерок, запертый в стеклянном шарике, изгибающиеся цветные плоскости, похожие на два шелковых платочка. Я кручу шарик в пальцах – стекло преломляет свет, и он брызгает мне на кожу.

Откуда он? Может быть, его подарила мне бабушка?
Она никогда не спорила с папой. Но в его волшебство она не верила.
– Мертвяки ко мне прицепились, тоже мне! - она хрипло смеялась и отхлебывала чай из кружки с красными цветами. - Какая ерунда! Ради Христа, пусть говорит, что хочет. С мужчиной не спорят!
Я смеялась вместе с ней, запивала шоколадные вафли чаем, и хотя бы на время переставала бояться, что ко мне прицепятся существа из нижнего мира.

Бабушка любила брать мои руки в свои крупные, теплые ладони и нежно целовать в родинку на запястье – говорила, что это моя особая примета, и что меня найдут по ней спасатели, когда я потеряюсь в лесу. Позже на моем теле появятся десятки родинок, но именно эту я ненавидела и старательно сковыривала все детство – будто она – роковая метка, предрекающая страшное. Я надевала на правую руку резинки для волос, чтобы скрыть родинку от посторонних глаз или Высших Сил, что решали, кто сгинет в лесу, а кто останется жить, есть котлеты и ходить в школу как ни в чем не бывало.

Бабушка умерла от опухоли. Папа говорил, это лярвы прицепились и сожрали ткани мозга на тонком плане. Главное воспоминание о ней – белесая отметина на моем правом запястье - не то родинка, не то шрам. А еще ее палец у губ, из-за артрита ставший похожим на корягу, и её любимые фразы: “Девочка должна быть незаметной. Девочка должна быть тихой. Девочка должна быть послушной”.

Стоит проявить эмоции, повысить голос или поругаться со своим ближним, соседом или случайно встреченным человеком - мы вываливаемся из Времени и рискуем сбиться с Духовного Пути. Когда женщина проявляет эмоции, она разрушает Материю вокруг себя, свое здоровье и свою семью. Чтобы быть в Духе и раскрываться в Нём, необходимо принять законы Нового Времени, что отражается в преображенной геометрии сингулярности Перехода, где главные Благодетели женщины - это скромность, смирение и Служение. Опираясь на достижения человечества в области Причинной механики, мы узнаем, что одно неверное движение на Пути, искаженное женской силой, может привести к болезни, потери или смерти в результате несчастного случая.

Дверной замок дважды щелкает, и я вздрагиваю.

– Не хочу, не хочу завтра в садик! – Санька забегает в коридор и кричит, захлебываясь от слез. – Не хочу, не хочу, хочу сидеть дома! До-о-о-м-а!

Я иду на кухню, чтобы выпить воды, но останавливаюсь в дверях спальни. Мне страшно. Отец встряхивает Саньку, и тот, дернувшись, как кукла, всхлипывает и замолкает.

– Я говорил тебе, что меня нельзя ослушаться? Говорил?
Санька замирает, смотрит на отца и начинает реветь еще громче.

– Отца нельзя ослушаться! Я говорил тебе, что Отец – это Бог! Бог на Земле! Ослушаешься меня – будешь наказан Им!

Я запираюсь в ванной и включаю воду. Я подставляю ладонь под струю, и страх исчезает – только онемение, как гипс, ползет от лица к шее, спускается по груди, наливается в руки, как вода – в медицинские перчатки. Последними стекленеют глаза. Мне не страшно. Я хочу пить.

Методология Тотальности – это научное знание, которое прежде всего гармонизирует сферу бытия и взаимодействия между людьми, с природой и Бытием. В основе этой методологии — Теория Причинности, которая направлена на изучение вопросов взаимодействия человека и окружающего мира через анализ причинно-следственных связей в жизни человека. Базис методики причинности – целостный подход к человеку как многоуровневому биологическому объекту, имеющему физический и энергоинформационный аспекты, выраженные понятием микрокосмоса. Данная методика позволяет достичь идеального здоровья, гармонизировать отношения в семье и достичь абсолютного Божественного счастья.

Я выхожу из ванной и прислушиваюсь - тихо. Я иду на кухню разогреть себе куриный суп. В гостиной звонит телефон, и я бегу к нему, спотыкаясь о складку в ковролине.

– Алло?
В трубке слышится треск и едва слышный, тонкий женский голос.
– Алё… Могу я услышать Андрея Андреевича?
– Его сейчас нет дома.
– О… У нас сегодня группа. Я хотела подтвердить… Хорошо, я буду в семь. До свидания.

Я не успеваю попрощаться, и тихая женщина кладет трубку.

Методология Тотальности позволяет женщине управлять своей судьбой и выстроить гармоничные отношения в своей семье.

Я сажусь делать уроки и слышу, как папа раздвигает стол. Я аккуратно открываю дверь балкона в маленькой комнате и иду по нему к гостиной, стараясь ступать как можно тише. Я вижу папу со спины. Он накрывает стол голубой скатертью. По ее краям желтыми нитками вышиты рунические символы – Ша, Цере, Эль.

Он ставит на стол 8 блюдец, 8 чашек из императорского фарфора, 8 ложечек. Достает торт «Птичку» в картонной коробке и ставит посередине. Наполняет заварник из коричневой глины кипятком, то поднимая, то опуская чайник, чтобы струя насыщалась кислородом. Он помешивает заварку с бергамотом по часовой стрелке. Ша, Цере, Эль. Однажды папа читал мне вслух урок из учебника Рунного Языка. Это Руны Отца – фраза, которая гармонизирует пространство и исправляет любые несовершенства на тонком плане и в человеке. Злоупотреблять ей нельзя, а произносить может только Мастер.

Женщины приходят по одной и садятся за стол. В них есть что-то схожее – может быть, их опущенные головы, а может, скромность и смирение. Они ставят сумки под стол и молча ждут, пока в комнату войдет отец. Он заходит в комнату с книгой в руке – она завернута в папиросную бумагу, чтобы на обложке не оставалось жирных следов от пальцев. Он закрывает за собой дверь.

На начальных ступенях идет освоение принципов работы в Причине, изучение и исследований свойств локального пространства-времени и Пустоты. Обретаются навыки полевой и матричной работы. Вы будете способны решать самые трудные задачи при необходимой настройке и ответственности.

Они вторят папе нестройным хором, и их голоса становятся все громче. Эль-ко ти айт-м. Кийг-о-кива. Ша, Цере, Эль. Фразу Всемогущего Отца ученикам Первой Ступени произносить можно – но только вслед за Мастером.

Я замерзла. Возвращаюсь в свою комнату, тихонько прикрывая балконную дверь. Я сажусь за стол и пытаюсь учить «Бородино», но не могу сосредоточиться. Я повторяю одну и ту же строчку про себя трижды. Я прижимаю уши к ладоням. Ша, Цере, Эль.

Мастер освоил работу в Причине и способен гармонизировать и совершенствовать свою жизнь и жизнь других. Умеет взаимодействовать с Силами, идет по Пути духовного развития. Подходит к точке самотрансценденции — высшей цели всего живого.

Я выхожу в коридор к гостиной, стараюсь ступать тихо, чтобы меня не услышали. Я прикладываю ухо к двери. Кто-то тихо плачет.

Дверь открывается, и я отскакиваю от нее, разворачиваюсь, бегу на кухню, пока меня не заметили. Полная женщина входит на кухню вслед за мной. На ней белое платье.

– А ты… Машенька?

Я молча киваю и смотрю на нее.

– Повезло тебе с папой, да? Он ведь у тебя… настоящий волшебник!

Кто-то шаркает по ковролину, и в кухню заходит отец. Лицо у него раскрасневшееся, глаза блестят. Он широко улыбается мне. Это странно – я давно не видела его зубов. Я ковыряю родинку на запястье.

– «Ма-а-а-не-чка, милая, вот вы где! «Птичку» будешь?»

***

Снег скрипит под ногами пенопластом. Я стараюсь шагать быстрее. Я проваливаюсь в ледяное по лодыжку.

– Не смотри на могилы! – отец резко поворачивается на мне, и я вижу налитые кровью глаза под старческими, бульдожьими веками. – Иначе к тебе прилепится эгрегор смерти. И ты заболеешь.

Я опускаю глаза и сжимаю розовую урну с тонкими золотыми буквами до боли в запястьях. Мы пришли.

Я задираю голову, щурясь от ледяных хлопьев на веках. На мраморной плите бледное строгое лицо – бабушка Люба. Рядом с ней безликая плита ее матери – моей прабабушки, о которой мне ничего неизвестно, кроме того, что она умерла прямо за праздничным столом, когда папе было десять.
Могильщик отодвигает плиту с громким лязгом. Внутри – истлевшая хризантема и две маленькие урны размером с походный термос.

– Это как? – отец смотрит на меня, и снова повторяет: – Почему там, внутри, так мало места? Нам говорили, что сюда поместится еще две урны! А выходит, только отцовская.

– Пап, ты не переживай, – я мягко касаюсь воротника его пальто, от чего он едва заметно дергает плечом. – Мы что-нибудь придумаем.

– Для чего мы тогда это все делали? Зачем? – папа переходит на свистящий шепот. Я прикрываю глаза и вздыхаю – слишком хорошо знаю, что будет дальше.

–Хочешь попрощаться? – я протягиваю ему урну.

– С ума сошла? – отец делает шаг назад и всё же переходит на визг. – Я не хочу подцепить инвольтацию мертвого! Тебя еще отрабатывать после этого! Просто отдай ему и пойдем отсюда!

Я смотрю на него в упор.
– Пап, перестань.
– Что перестать?
– Прекрати. Это дедушка. Это твой папа. Его больше нет. Просто попрощайся с ним.
Отец мотает головой и смотрит себе под ноги.
– Пап, это просто урна. Там он, ну, его прах. Это всё, что от него осталось. Это всё.
Я делаю небольшой шаг вперед и снова протягиваю к нему розовый бочонок.

– Не подходи ко мне! Дура стоеросовая! Нельзя трогать мертвых! Болеть же будешь, страдать! – папа переходит на крик и вдруг начинает сильно кашлять.

– Да твою же мать! Чёрт!

Я махом втыкаю урну в снег и резко выпрямляюсь.

Отец округляет глаза и качает головой. Покрытая седой щетиной шея багровеет. Нет, это не приступ удушья. Просто я произнесла запретное слово-портал. Чёрта поминать нельзя, ведь тогда откроется вход в нижний мир. К душе прицепится тёмный дух, и человек заболеет. Я бы предпочла встретиться с чёртом или тёмным духом прямо сейчас вместо того, чтобы стоять на кладбище на морозе и выслушивать этот бред от собственного отца.

Я хочу уйти, но вдруг вижу его – маленький, с покатыми плечами, с покрасневшим носом, в старом осеннем кепи и черном пальто, слишком тонком для зимы, плотно застегнутом на все пуговицы. Мой папа.
Могильщик всё еще стоит на стремянке и переводит взгляд с меня на отца, а затем плюет на снег.

– Уважаемые гости, мы что делаем-то? Нам в час уходить, если что. Захораниваем или как? Определяйтеся уже, а!

Я хватаю урну и молча протягиваю ему. Он задвигает её вглубь ячейки. Закрывает плиту, ловко запечатывает швы. Это всё.

Папа опускает голову и смотрит под ноги, а затем на меня.
– Мань, ты позвонишь? Нам отработать тебя надо… после кладбища. Ауру почистить.
Я не позвоню, но зачем-то киваю. Это всё.
– Пока, пап.

Холод заползает за шиворот. Я разворачиваюсь и ускоряю шаг.
За спиной я слышу папин голос. Ша, Цере, Эль. Фраза Всемогущего Отца, доверенная Мастеру-целителю, прошедшему три ступени обучения в Школе Причины и Кармы у Учителя. Воплощения Иисуса на Земле.
Я уже не увижу, как папа возводит глаза к небу, щелкает пальцами, кладет руку на грудь и шепчет что-то неразборчиво, а затем идет вдоль стены колумбария, не глядя на плиты.