МАша добычина
ПАПА ИЗ КОРОБКИ
Папа верил, что на обратной стороне Луны живет тайная цивилизация. Он грустил, что у нас нет с ними контакта. Однажды они сами пришли к нему. Как-то раз вечером он сидел на диване, когда один из них вошёл в комнату. Он выглядел как человек, но был в старомодной шляпе и пальто с большими оттопыренными карманами. Он позвал папу в космическую экспедицию. Дать ответ нужно было сию секунду. Как тут откажешься. Папа сказал, что готов исследовать космос. Он уже изучал океан и землю, и не упустит такой шанс.
На борту корабля он сказал главному:
— Мои там скандал устроят. Я просто исчез.
Главный ему ответил, что они уже обо всем позаботились и подбросили куклу с порванным сердцем. Никто не догадается.
Это я рассказываю детям, когда они спрашивают, где дедушка. Они хотят знать, как его звали, как он выглядел, что любил есть. Я сочиняю сказки про космические путешествия, про дальние плавания и огромных кальмаров размером с дом.
На борту корабля он сказал главному:
— Мои там скандал устроят. Я просто исчез.
Главный ему ответил, что они уже обо всем позаботились и подбросили куклу с порванным сердцем. Никто не догадается.
Это я рассказываю детям, когда они спрашивают, где дедушка. Они хотят знать, как его звали, как он выглядел, что любил есть. Я сочиняю сказки про космические путешествия, про дальние плавания и огромных кальмаров размером с дом.
***
Дни похожи на цветные мармеладки-лимончики. Я бегу по аллее, надо мной плывут огромные листья, все небо зелёное. В детском саду моей кукле оторвали голову, но папа купил кукурузу в цвет солнца и я солила ее сама.
Мы строим из картона замки и корабли, я седлаю подушки и я индеец Орлиный Клык!
— Нет у орла клыков! — папа хохочет.
— Есть есть есть!
Привели какую-то девчонку. Сказали играть. Я тягаю ее за волосы, потому что она сломала наш замок. Ее увели, мне дали яблоко и поставили в угол. Шкрябаю закорючку, похожую на нос ведьмы. Ведьма смотрит со стены и грозится утащить меня в лес.
Папа уплывает в рейсы, приезжает с бородой и кучей черно-белых фотографий. На них огромные рыбы и осьминоги. Но папа говорит, что это кальмары и что они бывают большие, как дом.
В первом классе у меня зелёное платье с белым воротником. Я дружу с одной девочкой, но вдруг она перестала со мной разговаривать. И весь класс перестал. Я долго грущу, папа говорит подойти и спросить прямо в чем дело. И утром, перед уроком, перекатывая карандаш в ладонях:
— Почему ты со мной не дружишь?
— Мои родители не разрешают с тобой дружить.
— Почему?
— Потому что твои родители – евреи.
— Передай своим родителям, что их родители негры.
Папа смеется громко. Говорит, что я молодчина. И ещё – что я на четверть русская.
Я болею коклюшем, мы с папой каждый день ходим на море и берём с собой чёрный хлеб. Зимой чайки, со всех сторон острые, как сложенные из бумаги. Орут и дерутся. А море — шелковая простыня. Кто-то на том конце встряхивает ее и получаются волны. Волны бьются о пирс с шумом и ошалело разбрасывают пену, а в воде колошматит жирных медуз. Я бегаю туда-сюда по пирсу в дурацкой бордовой шубе и дразнюсь: «Абебебе, абрррр! А меня вам не достать, не достать!». Папа показывает морского огурца и рассказывает о кальмарах, но половина слов застревает в волнах и чайках.
Потом мы идём домой, я доедаю хлеб, и мир — большой, с добрыми светло-синими глазами.
На день рождения папа подарил мне кухню. Я мечтала о ней всю жизнь. Там и маленькие сковородочки и кастрюльки, бутылочки, баночки и еда как настоящая. Бифштексы, яичницы, помидорки, хлебушки. Все это я раскладываю пол дня. Мясо на нижнюю полочку холодильника, банки на верхнюю и чтоб ничего не упало и осталось место для пирога, который лежит в духовке. Пришла двоюродная сестра. Я, как старшая, сразу сказала «с кухней осторожно». А она взяла холодильник и давай трясти. Я ее отлупила и поставила в угол. Она наябедничала и меня отругали. Папа сказал — всего лишь кухня. Драться нельзя. Я снова расставляю баночки, но внутри горит, толкается несправедливость. Папа сказал, что ангелы видят все. А я сказала — не все.
Новый год. Папа приволок сосну, обложил ее ватой, из простыни сделал сугроб. Вот тебе, говорит, лесная опушка. Купил мне маленький синтезатор и песенник. Гости расселись на диване и креслах, папа играет, я пою. Хороший у нас дуэт. Потом салюты, мы кричим «с Новым годом!» и детское шампанское заливается в нос. Папа включает наш любимый «Ace of bace» и танцует только со мной, а я прыгаю и ору «Ооол вот ю вонт эмене сиинг…»
Утром мы с ним лежим под сосной и щекочемся дождиками. Смотрим «Обыкновенное
чудо», «Мюнхгаузена» и разыгрываем все диалоги.
— Я, барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен, не летал на луну…
— Пап, так он летал или не летал? Я не поняла.
— Летал!
И я снова рыдаю ему в локоть, когда Мюнхгаузен поднимается по лестнице в небо.
Мир изменился когда мне исполнилось десять. Он оказался стеклянным шариком и дал трещину. Папа пошел работать учителем в необычную школу, а меня перевели туда учиться. Там он оказался очень нужным, его захватили новые идеи, а все наше с ним время кто-то украл. После уроков я часами брожу по пустым коридорам, жду, жду, жду. Наконец он выходит из учительской, воодушевленный, горящий и мы идем домой. Уже фонари и за желтыми окнами кто-то жарит картошку. Но я хочу, чтоб дорога была длиннее.
Однажды мы пошли и купили собаку и мама сказала, что это последняя капля.
Мир безглазый, у него злой искривлённый рот и желтые зубы. Я крашу волосы в рыжий с подружкой, без света, под свечкой, зубной щеткой. Убегаю из дома, переписываюсь с арабами, отключаю телефон назло маме. Мама звонит миллион раз, папа — ни разу. У него первый класс. И любимица Аня, и любимица Катя и ещё одна, которая стала его приемной дочерью почти сразу, как он ушёл. Он много о ней рассказывал. «Она необычная! Она очень красивая! Она уже умеет печь блины!»
Плевала я на ваши блины!
— Ух ты, вот молодец!
Не плакать!
— Заходи к нам, попробуй блины! Они очень вкусные.
— А я курсовую защитила. Получила «отлично». Меня расхвалили всей кафедрой.
— Ну, молодец. Но лучше б ты поступила на биофак.
Ваши блины пересоленные.
Дни похожи на цветные мармеладки-лимончики. Я бегу по аллее, надо мной плывут огромные листья, все небо зелёное. В детском саду моей кукле оторвали голову, но папа купил кукурузу в цвет солнца и я солила ее сама.
Мы строим из картона замки и корабли, я седлаю подушки и я индеец Орлиный Клык!
— Нет у орла клыков! — папа хохочет.
— Есть есть есть!
Привели какую-то девчонку. Сказали играть. Я тягаю ее за волосы, потому что она сломала наш замок. Ее увели, мне дали яблоко и поставили в угол. Шкрябаю закорючку, похожую на нос ведьмы. Ведьма смотрит со стены и грозится утащить меня в лес.
Папа уплывает в рейсы, приезжает с бородой и кучей черно-белых фотографий. На них огромные рыбы и осьминоги. Но папа говорит, что это кальмары и что они бывают большие, как дом.
В первом классе у меня зелёное платье с белым воротником. Я дружу с одной девочкой, но вдруг она перестала со мной разговаривать. И весь класс перестал. Я долго грущу, папа говорит подойти и спросить прямо в чем дело. И утром, перед уроком, перекатывая карандаш в ладонях:
— Почему ты со мной не дружишь?
— Мои родители не разрешают с тобой дружить.
— Почему?
— Потому что твои родители – евреи.
— Передай своим родителям, что их родители негры.
Папа смеется громко. Говорит, что я молодчина. И ещё – что я на четверть русская.
Я болею коклюшем, мы с папой каждый день ходим на море и берём с собой чёрный хлеб. Зимой чайки, со всех сторон острые, как сложенные из бумаги. Орут и дерутся. А море — шелковая простыня. Кто-то на том конце встряхивает ее и получаются волны. Волны бьются о пирс с шумом и ошалело разбрасывают пену, а в воде колошматит жирных медуз. Я бегаю туда-сюда по пирсу в дурацкой бордовой шубе и дразнюсь: «Абебебе, абрррр! А меня вам не достать, не достать!». Папа показывает морского огурца и рассказывает о кальмарах, но половина слов застревает в волнах и чайках.
Потом мы идём домой, я доедаю хлеб, и мир — большой, с добрыми светло-синими глазами.
На день рождения папа подарил мне кухню. Я мечтала о ней всю жизнь. Там и маленькие сковородочки и кастрюльки, бутылочки, баночки и еда как настоящая. Бифштексы, яичницы, помидорки, хлебушки. Все это я раскладываю пол дня. Мясо на нижнюю полочку холодильника, банки на верхнюю и чтоб ничего не упало и осталось место для пирога, который лежит в духовке. Пришла двоюродная сестра. Я, как старшая, сразу сказала «с кухней осторожно». А она взяла холодильник и давай трясти. Я ее отлупила и поставила в угол. Она наябедничала и меня отругали. Папа сказал — всего лишь кухня. Драться нельзя. Я снова расставляю баночки, но внутри горит, толкается несправедливость. Папа сказал, что ангелы видят все. А я сказала — не все.
Новый год. Папа приволок сосну, обложил ее ватой, из простыни сделал сугроб. Вот тебе, говорит, лесная опушка. Купил мне маленький синтезатор и песенник. Гости расселись на диване и креслах, папа играет, я пою. Хороший у нас дуэт. Потом салюты, мы кричим «с Новым годом!» и детское шампанское заливается в нос. Папа включает наш любимый «Ace of bace» и танцует только со мной, а я прыгаю и ору «Ооол вот ю вонт эмене сиинг…»
Утром мы с ним лежим под сосной и щекочемся дождиками. Смотрим «Обыкновенное
чудо», «Мюнхгаузена» и разыгрываем все диалоги.
— Я, барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен, не летал на луну…
— Пап, так он летал или не летал? Я не поняла.
— Летал!
И я снова рыдаю ему в локоть, когда Мюнхгаузен поднимается по лестнице в небо.
Мир изменился когда мне исполнилось десять. Он оказался стеклянным шариком и дал трещину. Папа пошел работать учителем в необычную школу, а меня перевели туда учиться. Там он оказался очень нужным, его захватили новые идеи, а все наше с ним время кто-то украл. После уроков я часами брожу по пустым коридорам, жду, жду, жду. Наконец он выходит из учительской, воодушевленный, горящий и мы идем домой. Уже фонари и за желтыми окнами кто-то жарит картошку. Но я хочу, чтоб дорога была длиннее.
Однажды мы пошли и купили собаку и мама сказала, что это последняя капля.
Мир безглазый, у него злой искривлённый рот и желтые зубы. Я крашу волосы в рыжий с подружкой, без света, под свечкой, зубной щеткой. Убегаю из дома, переписываюсь с арабами, отключаю телефон назло маме. Мама звонит миллион раз, папа — ни разу. У него первый класс. И любимица Аня, и любимица Катя и ещё одна, которая стала его приемной дочерью почти сразу, как он ушёл. Он много о ней рассказывал. «Она необычная! Она очень красивая! Она уже умеет печь блины!»
Плевала я на ваши блины!
— Ух ты, вот молодец!
Не плакать!
— Заходи к нам, попробуй блины! Они очень вкусные.
— А я курсовую защитила. Получила «отлично». Меня расхвалили всей кафедрой.
— Ну, молодец. Но лучше б ты поступила на биофак.
Ваши блины пересоленные.
Мне 19. У меня любовь и во мне растет человек. Мы снова идём на море. Папа пропалывает туфлями песок, руки в карманах джинс. В чёрных волосах седина, редкая, тонкая, как прожилки в граните.
— Мне приснился сон. У тебя девочка.
— Что правда?
— Я когда-то ошибался?
— Никогда!
— Рано вы это все.
— Это морской огурец?
— Мама что?
— Лечится. Уже без волос.
— Я говорил, что ей нужно было уехать.
— Это устрица?
— Она умрет, Маш.
— Это кальмар?
— Маша.
— Ничего такого не будет.
— Ты не слушаешь, всегда получается так как я говорю. Я говорил, что не нужно тебе на твой французский. Ты что сказала? Что все решаешь сама. И что, нравится тебе учиться?
— Нравится только литература.
— Нужно было на биофак.
Я бросила чайкам хлеб. Они снова дерутся. Море тихо гудит и гоняет пену. Пахнет подгнившими водорослями.
— Американцы нас в конце концов захватят.
— Идём домой, я замёрзла.
Мама в Израиле. Моей дочке три года. У меня работа, семья и обязанности. Наша маленькая жизнь держится на иллюзиях толщиной со стенку мыльного пузыря. Я верю, что все смогу. Дочка болеет коклюшем. У папы опять новая семья. Я снова наращиваю любовь.
Вечером папа приносит пиво и мешок королевских креветок. Мы пируем. Говорим о смерти. Он шутит:
— Когда умру, не смейте меня закапывать. Привяжите меня к кораблю и потопите его. В прошлой жизни я был пиратом!
— Где мы тебе возьмем корабль? — смеемся с новой его женой.
— Это ваше дело. Но это не скоро, я собираюсь жить сто пятьдесят лет.
— Если не найдём корабль можно мы тебя кремируем и развеем в море?
Он подумал и сказал:
— Ладно. Так тоже сойдёт.
Через три недели вечером он сидел на диване, смотрел какой-то фильм и у него оторвался тромб.
У мира не стало ни глаз, ни рта. Он был коробкой с какими-то запчастями, фрагментами и осколками. Берёшь кусок мутного зеркала, прикручиваешь к нему парус от игрушечной лодки. Это и есть ты.
— Мне приснился сон. У тебя девочка.
— Что правда?
— Я когда-то ошибался?
— Никогда!
— Рано вы это все.
— Это морской огурец?
— Мама что?
— Лечится. Уже без волос.
— Я говорил, что ей нужно было уехать.
— Это устрица?
— Она умрет, Маш.
— Это кальмар?
— Маша.
— Ничего такого не будет.
— Ты не слушаешь, всегда получается так как я говорю. Я говорил, что не нужно тебе на твой французский. Ты что сказала? Что все решаешь сама. И что, нравится тебе учиться?
— Нравится только литература.
— Нужно было на биофак.
Я бросила чайкам хлеб. Они снова дерутся. Море тихо гудит и гоняет пену. Пахнет подгнившими водорослями.
— Американцы нас в конце концов захватят.
— Идём домой, я замёрзла.
Мама в Израиле. Моей дочке три года. У меня работа, семья и обязанности. Наша маленькая жизнь держится на иллюзиях толщиной со стенку мыльного пузыря. Я верю, что все смогу. Дочка болеет коклюшем. У папы опять новая семья. Я снова наращиваю любовь.
Вечером папа приносит пиво и мешок королевских креветок. Мы пируем. Говорим о смерти. Он шутит:
— Когда умру, не смейте меня закапывать. Привяжите меня к кораблю и потопите его. В прошлой жизни я был пиратом!
— Где мы тебе возьмем корабль? — смеемся с новой его женой.
— Это ваше дело. Но это не скоро, я собираюсь жить сто пятьдесят лет.
— Если не найдём корабль можно мы тебя кремируем и развеем в море?
Он подумал и сказал:
— Ладно. Так тоже сойдёт.
Через три недели вечером он сидел на диване, смотрел какой-то фильм и у него оторвался тромб.
У мира не стало ни глаз, ни рта. Он был коробкой с какими-то запчастями, фрагментами и осколками. Берёшь кусок мутного зеркала, прикручиваешь к нему парус от игрушечной лодки. Это и есть ты.
МАША ДОБЫЧИНА
ПИСАТЕЛЬНИЦА
Маша Добычина родилась в Одессе. Закончила РГФ, по образованию филолог. С 2019 года пишет прозу. Публиковалась в журналах «Скобы», «Esquire», «Teens write», «Иначе», «Качели», «Литерратура». Вошла в длинный список премии «Лицей». С 1 марта 2022 года живет с семьей в Германии. Дневники об опыте беженства недавно опубликованы в Нью-Йорке. Мечтает издать свой сборник рассказов о подростках.
Другие рассказы
АННА ОРЛОВА
ДЕНИС СОРОКОТЯГИН