Это называлось «папа пишет книгу». Не играй, не шуми, не дыши — «папа пишет книгу, забыла?» Притворись, что исчезла, умерла, стала невидимой. Это проще, чем кажется. Когда живешь в доме с привидениями, притворяться одним из них — задача нулевого уровня сложности.

Призраков не все видят. Когда мне было одиннадцать, бабушка сказала: «женщины в нашей семье — ведьмы». Я обрадовалась. Если я ведьма — то поеду в Хогвартс. Нет, ты не такая ведьма, засмеялась бабушка. Мы не умеем вызывать непогоду, насылать порчу, варить привораживающее зелье, лечить неизлечимо больных. Мы умеем только одно: возвращать с того света мертвецов, хранить им верность, любить их, пока смерть не сделает нас одним целым.

Мы — ведьмовской ковен имени исчезнувших отцов.

********

Отцы имеют свойство исчезать. Умирать, погибать, уходить, хлопать дверью — раз и навсегда. Сходить с ума, заболевать, начинать с нуля с новой семьей. Наконец, становиться вещью в себе — и смотреть не на тебя, а сквозь.

У отцов всегда есть на это уважительные причины.

Белые, красные, зеленые — такая неразбериха была, немудрено потеряться

Раскулачили, запил, колхоз хотел поджечь, уехал в ГУЛАГ с билетом в один конец

Чего ты хочешь, милая моя, Великая отечественная была

90-е — темное время, с гнильцой, много мужиков погубило

Если долго-долго плакать по ушедшим, они услышат и вернутся, и больше никогда не уйдут. Вот почему у женщин в нашей семье так много призраков.

Когда я пошла в школу, у мамы, у тети, у двоюродной сестры, у обеих бабушек, у прабабушки — у каждой уже появился свой.

Не было призрака только у меня.

********

Стоял июль. Мы сидели в беседке на даче, на столе горела свеча, папа курил, по-драконьи выпуская дым через ноздри. Лаяла соседская собака. В ночи ее было не разглядеть — и поэтому казалось, что лает сама темнота, монотонно, тоскливо, с точностью часов, и эти уооф, уооф, уооф звучали как колокол.

— Почитай что-нибудь, а? — попросила я.

Папа задумался:

— Грустное или веселое?

— Грустное. Можно даже очень грустное.

Мне хотелось быть взрослой в папиных глазах, весёлое — для детей.

— Свет лампады ещё не померк, возвещая минуту ухода, — нараспев произнес папа, — Я умру рано утром, в четверг, в сентябре високосного года¹.

Слова мурашками разбежались по коже, и я почувствовала их — призраков. Впервые — так близко.

— Но ты же не всерьез, да? — спросила я. Папа засмеялся:

— Конечно, не всерьез. Я точно не умру, пока не закончу книгу.

Сердце забилось сильно, очень сильно, и все мое тело превратилось в пульсирующую сердечную мышцу, и казалось, еще чуть-чуть — и оно не выдержит, разорвется и разлетится окровавленными ошметками по бабушкиному саду.

********

Ночью мне приснилось, что папы больше нет. Я проснулась еще до того, как рассвело, смотрела в потолок и думала, как сломать папин компьютер — чтобы наверняка. Облить водой? Разрезать провода? Разбить экран?

Вот бы папина книга исчезла. Вот бы ее съел компьютерный вирус. Вот бы мама была права, вот бы Бог правда умел исполнять желания, тогда ему бы ничего не стоило стереть один вордовский файл.

О чем она вообще, эта книга? Почему нельзя умереть, пока не закончишь?

На всякий случай решила помолиться. Вдруг получится. Вдруг Бог услышит. Вдруг папа не станет призраком.

Я шептала «Отче наш», снова и снова, пока серый утренний свет не рассеял сумерки, пока бабушка не начала греметь на кухне посудой, пока мама не включила сериал, пока не прозвонил будильник — трижды, — но Бог молчал. Бог делал вид, что меня не существует.

У Бога, как у любого отца, наверняка были уважительные причины ничего слышать, ничего не видеть и ничего не говорить.

********

Чем дольше папа работал над книгой, тем чаще просил уйти, «оставить одного», «не мешать», «не тревожить», «не беспокоить», тем хуже выглядел, тем меньше оставалось от папы папы и от меня — меня.

Взрослые тем временем научились улыбаться одними губами, и отводили глаза — как будто, если встретиться взглядом, можно случайно выдать мне какую-то страшную тайну.

Взрослые раз за разом повторяли «все будет хорошо». Взрослые запирались на кухне, часами пили кофе, курили и обсуждали

Кое-что важное

Кое-что серьезное

Кое-что недетское

Взрослые ненавидели вопросы. Взрослые злились. Взрослые закатывали глаза

С папой все хорошо

Тебе показалось

Тебе надо больше отдыхать

Тебе надо меньше думать

Тебе надо чаще видеться с друзьями

Не надоело быть такой хмурой?

Не надоело лезть во взрослые дела?

Правду я узнала случайно. Утром я, как всегда, пришла на кухню, папа, как всегда, заперся в комнате, мама, как всегда, пила кофе и читала — о святых, излечившихся от смертельных недугов молитвой и постом. Новое «как всегда» — старое закончилось с началом папиной болезни — имело металлический привкус, саднило пустотой. Мне вдруг стало ясно: я так больше не могу.

Я впервые заговорила с ней о папиной книге. Подумала: вдруг мама поможет от нее избавиться?

— Книга-убийца?! Господи, помилуй, — мамины брови взлетели вверх, — Вот это воображение!

Я не отстала. Разозлилась, закричала, что уже не ребенок, что имею право знать — и мама сдалась. Книга ни при чем, вздохнула она. «Папа болен», «рассеянный склероз», «неизлечимая болезнь», «загадка медицины», «иммунная система атакует свой собственный организм», — мама говорила, говорила, говорила, слова мешались, сталкивались, рассыпались, сконцентрироваться не получалось.

— Но папа же не умрет, да? — перебила я.

«Умрет» прозвучало так по-взрослому, что царапнуло горло рыбной косточкой, разлилось чем-то прогорклым во рту — сразу захотелось почистить зубы.

Мама зачем-то откашлялась и выпрямила спину. Она ответила не сразу, а когда наконец сказала:

— Нет, не умрет, — и добавила скороговоркой: — Всбудтхрошо, — я ей не поверила, ни на секунду, ни на долю секунды, я запретила себе верить, я уже знала два главных правила.

Первое: взрослые часто делают паузы и умные лица перед тем, как соврать. Второе: когда тебя уверяют, что все будет хорошо, обычно все наоборот.

********

Сначала в доме начала расти аптечка. Казалось, она увеличивалась в размерах совсем как в сказках — неправдоподобно быстро. Когда лекарства перестали помещаться в два больших несессера, им отвели три полки в шкафу на кухне. Наша квартира стала пахнуть тоскливо, как детская поликлиника.

Затем у папы появилась трость — одна, вторая, третья, четвёртая. Трости дарили на праздники, трости были разноцветные, расписные, строгие, яркие, тусклые, трости поселились в коридоре и иногда все вместе с грохотом падали на пол, — в доме с привидениями это обычное дело, — и тогда по дому растекалось стальное будудудум.

А потом появился голос. Он уверял: нужно делать, что скажет — тогда папа не станет призраком. Голос запрещал сомневаться, бояться и задавать вопросы. Голос утверждал, что это наш маленький секрет. Голос давал задания.

Если пройдешь по коридору в школе,

наступая только на черные квадраты,

папа не исчезнет

(дважды оступилась)

Папа перестал играть на гитаре

Пальцы не слушаются

Папа шатается даже с тростью

Ноги не слушаются

Папа больше не забирает меня из школы

Папа знает — я и сама дойду

Я, в отличие от рук и ног,

Всегда слушаюсь

Если выиграешь олимпиаду по истории,

папа не исчезнет

(провалилась на третьем туре)

Папа упал

папа весь в ссадинах

папе нужен ролятор

папе нужна тишина

«Не приставай к папе»

— Не грузи папу всякой ерундой, —  мама злится,

— Если ему станет хуже — ты будешь виновата

Если перебежишь дорогу на красный,

прямо перед машиной —

папа не исчезнет

(«Обалдела?! Куда несешься, корова?!»)

Папа снова упал

папа не смог встать

папа перестал выходить из дома

папа из «ходячих перешел в категорию временно лежачих»

«Дай папе отдохнуть»

— Как дела? — спрашивает папа

— Как старшая школа, нравится?

 Как в целом?

— Все отлично, — запираюсь в своей комнате.

Папа мучительно шаркает на кухню один

(мне так тоскливо, папа — хоть вой по-собачьи)

Молчи

Не волнуй папу

Ничего не говори папе

Не волнуй его своими проблемами

(три «не» — три кита моей реальности)

Если нарочно обрежешься кухонным ножом,

 папа не исчезнет

папины ноги  дергаются во сне

папа просыпается

папа не может уснуть до утра

папины ноги синие

вот-вот — и кровь взбухших темных вен

выйдет из берегов

— Мы слишком часто играем в молчанку,

— грустно шутит папа

(Все будет хорошо, все будет хорошо,

все будет хорошо)

Если прижжешь кожу сигаретой,

папа не исчезнет

папу надо отвезти в монастырь

папу надо причастить

на Рождество

на Крещение

на Пасху

за папу надо молиться

папе надо пригласить священников

для папы надо провести службу прямо на дому

Запах таблеток и сигаретного дыма

 мешается с ладаном

Молчание мешается с тишиной

Тишина и молчание — не одно и то же

Тишина и молчание — как озеро и пруд

Тишина существует сама по себе

Молчание — (не)разговор

Для молчания нужны как минимум двое

Если правда есть Бог
Если там, наверху, есть хоть кто-то
Лучше пусть призраком вместо папы стану я
Пусть призраком стану я
Пусть призраком стану я
Пусть призраком стану я
(Молчание)

Тогда я не знала, что желания имеют свойство сбываться — но не так, как ты хочешь.

************

Мой папа не умер. Мой папа умер. Это не загадка, не игра «подчеркни нужное», не два противоположных утверждения. И то, и другое верно. Мой папа не умер и умер одновременно.  Мой папа есть — и нет.

Мой папа больше не выходит из дома сам. Инвалидная коляска с трудом входит в лифт, приходится вставать, втягивать живот и не дышать, пока едешь вниз, зажатый железными колесами. А потом на первом этаже — лестница. И это хуже всего.

Она слишком крутая, а папа — слишком тяжелый. Приходится просить кого-то спускать коляску, а самому сползать вниз по периллам, ступенька за ступенькой — испытание в духе форда Бойярда. Это не моя шутка — а папина. Я так и не научилась шутить над его болезнью. Психолог говорит, у меня затянувшаяся стадия отрицания.

Мой папа живет в своем мире. Мир состоит из двух комнат, кухни, ванной и туалета. Из собаки, кофе и птиц, прилетающей к кормушке. Из мамы, и иногда — из меня. Когда мы созваниваемся.

Мой папа есть — и нет.  Мой папа теперь немножко отец, немножко вещь в себе, немножко вещь по ту сторону себя и меня.

Мой папа пишет. Все-таки — пишет. Новые стихи, новую книгу, новые сообщения — мне в соцсетях. Мой папа за три тысячи километров — с тех пор, как я переехала в другую страну. Мой папа никогда ко мне не приедет.

Мы улыбаемся в камеру ватсапа:

— Все хорошо?
— Все хорошо.
— Все будет хорошо.

Папа зависает с улыбкой, и я знаю, что по другую сторону камеры с такой же нелепой улыбкой зависла я. Мы распадаемся на пиксели, мы гаснем экранами на кухнях друг у друга, мы идем пить чай, мы думаем друг о друге, мы молчим. Я так привыкла не тревожить папу, я так боялась его потревожить, что мы разучились говорить.

Я тоже теперь есть – нет. Мы с папой оба — призраки, я для него, он — для меня. Мы живем в параллельных реальностях без опции пересечения.

Все будет хорошо, папа. Все обязательно будет хорошо.