В приоткрытое окно слышен ночной проходящий поезд. Я слышу поезд, идущий сейчас к Киевскому вокзалу в Москве, я слышу поезд, идущий тридцать лет назад через сортировочную станцию на окраине большого сибирского города Омска.

Просыпаюсь от неожиданной тишины – поезд стоит на освещенной станции, подо мной спящее купе, за окном пустой перрон. Неподвижные составы на дальних путях, чересполосица света и тьмы – под фонарями и между ними, осмотрщики – хранители дороги с молотками в руках – гулко простукивают колеса, голос дежурной, следующей за мной по всей стране, произносит свои неразборчивые заклинания: тепловоз с шестого через восточную горловину вагоны с четвертого заберешь.

Состав напротив трогается, и я уплываю, свет понемногу заканчивается, окна постепенно гаснут, дома сливаются с черным небом. Огромная луна вдруг показывается в отверстии между деревьями и медленно опускается в темную топь.

Мне нравится долго, очень долго лежать на верхней полке и смотреть в узкую полоску окна. Дорога никогда не заканчивается, дорога все собой и всю себя бесконечно меняет.

Как только поезд трогается, начинается отдельная от всей другой жизни жизнь. Все, что казалось важным успеть до отъезда, повисает в воздухе и тает. Всему, что впереди, еще не пришло время. Сейчас время пролетающему мимо дереву, проводам, рассекающим небо, человеку, идущему по тропинке вдоль путей, машинам, стоящим на переезде, силуэту женщины в освещенном окне. И запаху.

Запах железной дороги – это папина форменная серо-голубая рубашка с погонами, это черная шинель с золотыми пуговицами, это булочка с маслом, которую он мне привозил из всех поездок. Половину съедал сам в столовой при комнате отдыха для машинистов, а вторую привозил мне. Потому что она была сладкая и с маслом посередине, а я была маленькая и ее ждала. Я про это забыла, но недавно он мне рассказал, и я вспомнила то утро.

Мы с мамой откуда-то приехали на раннем поезде, папа нас не встретил на перроне, как обычно, но я не почувствовала маминого беспокойства. Скорее всего, они заранее договорились, что папе нужно выспаться перед поездкой. Мы сели в 95-й автобус и поехали домой. В наш микрорайон на окраине – эти свежие одинаковые многоэтажки с молодыми семьями в отдельных кооперативных квартирах, прямо за домами начинался лес. Наш дом самый дальний, почти у кромки леса, автобус поворачивает к нему, и я вижу спину папы, только что перешедшего дорогу. Он идет за нашей машиной в сторону гаражей. Я вижу его серо-голубую рубашку так близко, машу ему, но он не видит меня. Больше тридцати лет прошло, а я до сих пор так явно помню этот момент, это раннее летнее утро, мы с мамой в автобусе и папа, по которому я так соскучилась, и с которым мы разминулись всего на несколько минут.

Я весь день жду, пока он доедет до НазываевскаТатарскаИсилькуляИртышского, отдохнет, съест половину булочки, поведет другой поезд обратно до Входной, и в темноте вернется на машине домой.

Вечером он наконец приезжает и привозит мне целую булочку из буфета на станции Входная, там они самые вкусные.

В приоткрытое слышен ночной проходящий поезд, я слышу поезд, идущий к Киевскому вокзалу в Москве, я слышу поезд, идущий тридцать лет назад через сортировочную станцию на окраине Омска. Дежурная произносит свои охранные заклинания, осмотрщики простукивают колеса, составы останавливаются и вновь трогаются, разбегаются светящимися гусеницами по своим маршрутам, автобус поворачивает, я машу папе, но он не видит меня, он ведет поезд, и в его портфеле уже лежит моя булочка, завернутая в салфетку.